Икона стиля: Хельмут Ньютон

Беглец от нацистов, ставший Вагнером эротической фотографии. Сверхчеловек, превративший смерть в юмореску.

Сцена в духе Дэвида Линча. Солнечный зимний день в Лос-Анджелесе. Парочка забавных стариков – еврейский дедушка 83 лет и 80-летняя бабушка в больших очках – выходят из отеля «Шато Мармон» и садятся в «кадиллак». Далее линчевский макабр сливается с реальностью: дедушка заводит машину, жмет на газ, внезапно теряет управление, врезается в стену отеля и получает серьезные травмы. Бабушка остается невредимой. Через несколько часов дедушка умирает в знаменитой «лечебнице звезд» – медцентре «Сидарс-Синай». Именно так 23 января 2004 года закончилась жизнь главного эротомана-провокатора фэшн-фотографии Хельмута Ньютона.

Тогда, три года назад, новость о нелепой гибели Ньютона прозвучала словно фрагмент прямой радиотранс­ляции из театра абсурда – настолько сама идея смерти не вписывалась в раблезианскую фигуру неутомимого «порнографа шика». Мысль о том, что конвейер под названием «Хельмут Ньютон» может прекратить доставку на глянцевые развороты привычно щекотливых образов, казалась кощунством. Тем более что сам фотограф относился к смерти с гусарской бравадой: «Я вообще не думаю о ней. Жена твердит: давай сядем, серьезно поговорим, а я отказываюсь. У нее есть специальный друг, с которым она все это обсуждает». В фотовселенной Ньютона можно наткнуться на что угодно, кроме мертвечины. Старуха с косой появлялась в его кадрах, но это была смерть, низведенная до уровня юмористического гротеска.
 

Напротив, классический Ньютон – навязчивый пропагандист жизни во всех ее проявлениях. Его легендарная The Big Nude – обнаженная фемина, широко, по-военному, расставившая ноги, – есть символ, сравнимый с древом познания добра и зла, столп мироздания, генератор чувственных радостей невинности и опыта. Ньютон – это Вагнер, из которого выветрили трагическое мироощущение; его лучезарные валькирии машут крыльями в интимном микрокосме человеческих отношений, а не на холодных мифопоэтических просторах, где властвуют воля и судьба. Как и в биографиях почти всех значительных еврейских художников ХХ века (Пастернак, Кафка, Генсбур, Коэн), двойственная фигура женщины – одновременно рабыни и повелительницы – стала определяющей в самосознании Ньютона. Между тем юмор и неизбывная человечность, с помощью которых фотограф решал для себя проблему противостояния мужского и женского, формировали его взгляд в неменьшей степени. Сам Хельмут видел себя скорее Вуди Алленом, тискающим голливудских красоток, и уж никак не сутенером топ-моделей с открытым счетом в крупнейших издательских домах, каким его выставляла желтая пресса.
 

Уникальность долгожительства Ньютона хотя бы в том, что первый кадр он снял в 1932-м, за год до прихода к власти Гитлера, а последний – в 2004‑м, в эпоху, когда каждая девочка с мобильником считает себя фотографом. В начале пути Ньютон вдохновлялся «Баухаузом», Родченко, Бюнюэлем и «Великой иллюзией» Ренуара, а его последние годы пришлись на расцвет цифровой фотографии. При этом никому и в голову не приходило считать Ньютона живым анахронизмом: «женщины Ньютона» сбрасывали с себя пиксели стилистических различий с легкостью пухового платка. Юный Хельмут был хилым ребенком и постоянно падал в обморок. Это, однако, не мешало его старшему брату водить мальчика по злачным кварталам Берлина, где процветали колоритные персонажи, типа проститутки по прозвищу Рыжая Эрна в сапогах до бедер и с огромным хлыстом в руках. «От одного ее вида у меня глаза на лоб лезли!» – вспоминал Ньютон. Живые картины заката Веймарской республики, ощущение жизни как неумолчного апокалиптического кабаре – что еще нужно для формирования творческой личности! «У меня были гувернантки – огромные прусские девки с зычными голосами и манерами ковбойш». Именно этот образ будет сублимировать Ньютон, и именно они принесут ему славу величайшего освободителя жен ского тела в истории фотографии.
 

В 12 лет на сэкономленные деньги Хельмут купил фотокамеру, а в 16 устроился ассистентом в ателье Эльзы Симон – известной фотопортре тистки тогдашнего Берлина. В 1938-м Эльзу сослали в концлагерь, а 18-летнему Хельмуту пришлось бежать на корабле в Сингапур. Так началось его кругосветное путешествие длиной в 65 лет. 

В Сингапуре Ньютон устроился в газету Singapore Straits Times: «Я просто старался держаться на плаву – в газете от меня редко получали фотографии, на которые рассчитывала редакция». Когда началась война, Ньютон – владелец немецкого паспорта – был сослан в лагерь для интернированных в Мельбурн. Спустя какое-то время его зачисляют рядовым в австралийскую армию, где он и служит пять лет в качестве водителя грузовиков и землекопа на строительстве дорог. После войны Ньютон открывает фотостудию в Мельбурне, где не гнушается никакой работой – снимает свадьбы, иллюстрирует детские книжки, делает торговые каталоги. В 1948-м он встречает женщину своей жизни.
 

Джун Браун была актрисой 25 лет, пришедшей в ателье Ньютона за фотопортретом. Итогом той съемки стала взаимная любовь с первого взгляда, скорая женитьба и 56 лет совместной (правда, бездетной) жизни. Джун сыграет в судьбе своего «Хельми» нешуточную роль: именно она станет тем рычагом, который подтолкнет Ньютона к трансформации стиля в сторону эротической провокации. Все это случится позже, а пока, в 1952-м, Ньютон делает первые шаги в фэшн-фотографии – начинает сотруд ничать с австралийским Vogue, а в 1957‑м ненадолго переезжает в Лондон. Фотодеятельность на англосаксонской почве не приносит Ньютону удовлетворения: «В Австралии все было чудесно, но с точки зрения фотографии это были бессмысленные годы. И только когда в 1961-м я впервые очутился в Париже, то понял: вот город, где я хочу работать».

В том же 1961-м Ньютон начинает активно снимать для всего глянцевого спектра: карьера 40-летнего фрилансера пошла в гору вместе с буйным ростом фэшн-индустрии. Главной вехой в ней стал год 1971‑й. В Нью-Йорке, куда Хельмут отправился в командировку от французского Vogue, у него случается серьезный сердечный приступ. 50-летний фотограф воспринимает его как знамение, фотовспышку от Бога. Впереди – изгнание собственных демонов и рождение новой эстетики: девушки-ковбойши, которые никогда не грустят; наложницы, развалившиеся в позе Шарлотты Ремплинг из «Ночного портье»; двухметровые модели, закованные в гипс и ошейники. Триумф прусских гувернанток, уничтожающих своей царственной наготой смиренных самцов в элегантных двойках.

1980-е Ньютон встречает в статусе живого классика. Он переезжает в Монте-Карло и переключается на портреты знаменитостей. Книга 1984 года «Портреты» – один из шедевров жанра: Элизабет Тейлор в бассейне с попугаем, Дэвид Линч, похотливо сжимающий лебединую шею Изабеллы Росселлини... Своего тезку Хельмута Бергера Ньютон снял в Беверли-Хиллз обнаженным перед зеркалом: по признанию фотографа, это было его единственное мужское ню.
 

Влияние Ньютона на мир фотографии, фэшн-дизайна и весь спектр визуального поп-арта остается все­объемлющим. Другой великий провокатор нашего времени, автор «Автокатастрофы» Дж. Дж. Баллард, заявлял, что «после смерти Фрэнсиса Бэкона главным визуальным гением современности является Хельмут Ньютон». Дизайнеры моды поняли это раньше всех: когда в 1966-м Ив Сен-Лоран смокингом для женщин открыл эру унисекса в моде, ему пришлось ждать еще 10 лет, чтобы мир понял всю значимость его изобретения. Понадобился Ньютон, снявший легендарную версию Le Smoking на ночной парижской улице в 1975-м, и откровение Сен-Лорана обрело иконическое воплощение. Карл Лагерфельд, друг и постоянная модель Ньютона, признававший прямое влияние Хельмута на свой стиль, написал предисловие к The Big Nude. Панковское садо-мазо ранней Вествуд, отмороженные девочки рекламных кампаний Марио Тестино для Gucci середины 1990-х, наглые школьницы Александра Маккуина... «Влияние Ньютона на моду настолько сильно именно потому, что у него хватило смелости первым затронуть больной нерв откровенной и опасной сексуальности», – сказал Маккуин о своем учителе. Но самым трогательным hommage Ньютону можно считать знаменитую финальную сцену фильма Роберта Олтмана «Прет-а-порте». Недавно ушедший из жизни титан-визионер, почти ровесник Ньютона, заставил весь цвет парижского подиума во главе с Анук Эме раздеться догола и гордо застыть в финальном аккорде big nude – о лучшем трибьюте себе Хельмут вряд ли мог и мечтать.

Источник: gq.ru